Неточные совпадения
(Прим. М. Ю. Лермонтова.)] оканчивалась лесом, который тянулся до самого хребта гор; кое-где
на ней дымились аулы,
ходили табуны; с другой — бежала мелкая
речка, и к ней примыкал частый кустарник, покрывавший кремнистые возвышенности, которые соединялись с главной цепью Кавказа.
Все были хожалые, езжалые:
ходили по анатольским берегам, по крымским солончакам и степям, по всем
речкам большим и малым, которые впадали в Днепр, по всем заходам [Заход — залив.] и днепровским островам; бывали в молдавской, волошской, в турецкой земле; изъездили всё Черное море двухрульными козацкими челнами; нападали в пятьдесят челнов в ряд
на богатейшие и превысокие корабли, перетопили немало турецких галер и много-много выстреляли пороху
на своем веку.
Ему страсть хочется взбежать
на огибавшую весь дом висячую галерею, чтоб посмотреть оттуда
на речку; но галерея ветха, чуть-чуть держится, и по ней дозволяется
ходить только «людям», а господа не
ходят.
Шагах в пятидесяти оттуда,
на вязком берегу, в густой траве, стояли по колени в тине два буйвола. Они, склонив головы, пристально и робко смотрели
на эту толпу, не зная, что им делать. Их тут нечаянно застали: это было видно по их позе и напряженному вниманию, с которым они сторожили минуту, чтоб уйти; а уйти было некуда: направо ли, налево ли, все надо
проходить чрез толпу или идти в
речку.
Оттуда мы вышли в слободку, окружающую док, и по узенькой улице, наполненной лавчонками, дымящимися харчевнями, толпящимся, продающим, покупающим народом, вышли
на речку,
прошли чрез съестной рынок, кое-где останавливаясь. Видели какие-то неизвестные нам фрукты или овощи, темные, сухие, немного похожие видом
на каштаны, но с рожками. Отец Аввакум указал еще
на орехи, называя их «водяными грушами».
От устья Билимбе до Конора — 12 км по прямой линии. В этот день, несмотря
на хорошую погоду, нам удалось
пройти немного.
На бивак мы стали около небольшой
речки Сюригчи. Нижняя часть ее заболочена, а верхняя покрыта гарью. Здесь был когда-то хороший лес. Недавнее наводнение размывало оба берега
речки.
Посоветовавшись с ним, я решил отправиться по левой
речке (ближайшей к Сихотэ-Алиню), затем подняться
на водораздел,
пройти немного по хребту и выйти к истокам Такемы.
Граница между обоими государствами
проходит здесь по прямой линии от устья реки Тур (по-китайски Байминхе [Бай-мин-хэ —
речка ста имен, то есть река,
на которой живут многие.]) к реке Сунгаче (по-китайски Суначан [Сунчжа-Ачан — вероятно, название маньчжурское, означающее пять связей — пять сходящихся лучей, пять отрогов и т.д.]), берущей начало из озера Ханка в точке, имеющей следующие географические координаты: 45° 27' с. ш. к 150° 10' в. д. от Ферро
на высоте 86 м над уровнем моря.
С перевала мы спустились к реке Папигоузе, получившей свое название от двух китайских слов: «папи» — то есть береста, и «гоуз» — долинка [Или «река, по которой много леса».].
Речка эта принимает в себя справа и слева два горных ручья. От места слияния их начинается река Синанца, что значит — Юго-западный приток. Дальше долина заметно расширяется и идет по отношению к Сихотэ-Алиню под углом в 10°.
Пройдя по ней 4 км, мы стали биваком
на берегу реки.
На всем этом пространстве Лефу принимает в себя с левой стороны два притока: Сандуган [Сань-дао-ган — увал, по которому
проходит третья дорога, или третий увал
на пути.] и Хунухезу [Ху-ни-хэ-цзы — грязная
речка.]. Последняя протекает по такой же низменной и болотистой долине, как и сама Лефу.
В верхней части река Сандагоу слагается из 2 рек — Малой Сандагоу, имеющей истоки у Тазовской горы, и Большой Сандагоу, берущей начало там же, где и Эрлдагоу (приток Вай-Фудзина). Мы вышли
на вторую
речку почти в самых ее истоках.
Пройдя по ней 2–3 км, мы остановились
на ночлег около ямы с водою
на краю размытой террасы. Ночью снова была тревога. Опять какое-то животное приближалось к биваку. Собаки страшно беспокоились. Загурский 2 раза стрелял в воздух и отогнал зверя.
Так мы
прошли версты четыре и дошли до деревянного моста, перекинутого через
речку в глубоком овраге. Здесь Крыштанович спустился вниз, и через минуту мы были
на берегу тихой и ласковой речушки Каменки. Над нами, высоко, высоко, пролегал мост, по которому гулко ударяли копыта лошадей, прокатывались колеса возов, проехал обратный ямщик с тренькающим колокольчиком, передвигались у барьера силуэты пешеходов, рабочих, стран пиков и богомолок, направлявшихся в Почаев.
Ловко также стрелять их в лет, поднимающихся с небольших
речек, по берегам которых
ходят охотники, осторожно высматривая впереди, по изгибистым коленам реки, не плывут ли где-нибудь утки, потому что в таком случае надобно спрятаться от них за кусты или отдалиться от берега, чтоб они, увидев человека, не поднялись слишком далеко, надобно забежать вперед и подождать пока они выплывут прямо
на охотника; шумно, столбом поднимаются утки, если берега
речки круты и они испуганы нечаянным появлением стрелка; легко и весело спускать их сверху вниз в разных живописных положениях.
По мере того, как я удалялся от моря, лес становился гуще, и я начал подумывать о том, не возвратиться ли обратно, но вдруг впереди увидел просвет. Это оказалась полянка и посреди нее небольшое озеро, через которое
проходила наша
речка. Дальше я не пошел и присел отдохнуть
на одну из валежин.
Вечером, сидя у огня, я беседовал с Сунцаем. Он сообщил мне, что долинка
речки, где мы стали биваком, считается у удэхейцев нечистым местом, а в особенности лес в нижней части ее с правой стороны. Здесь обиталище чорта Боко, благодаря козням которого люди часто блуждают по лесу и не могут найти дорогу. Все удэхейцы избегают этого места, сюда никто не
ходит на охоту и
на ночлег останавливаются или
пройдя или не доходя
речки.
Живая горная вода сочилась из-под каждой горы, катилась по логам и уклонам, сливалась в бойкие
речки,
проходила через озера и, повернув тысячи тяжелых заводских и мельничных колес, вырывалась, наконец,
на степной простор, где, как шелковые ленты, ровно и свободно плыли красивые степные реки.
В восемь часов утра начинался день в этом доме; летом он начинался часом ранее. В восемь часов Женни сходилась с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил в училище, а Женни заходила
на кухню и через полчаса являлась снова в зале. Здесь, под одним из двух окон, выходивших
на берег
речки, стоял ее рабочий столик красного дерева с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком
проходили почти целые дни Женни.
— А вот тут сейчас, недалеко, — отвечал тот, а между тем они
прошли после того по крайней мере еще версты две, наконец приблизились к небольшой
речке и мостику
на ней.
Заодно по дороге
на Самородину-речку Варвара решила купить и материю для подвенечного платья. Она всегда
ходила по магазинам вместе с Грушиною: та помогала ей сделать выбор и сторговаться.
Она была, как все говорили в Вологде, нигилистка,
ходила стриженая и дружила с нигилистами. «Светелки» — крохотное именьице в домшинских непроходимых лесах, тянущихся чуть ли не до Белого моря, стояло
на берегу лесной
речки Тошни, за которой ютились раскольничьи скиты, куда добраться можно только было по затесам, меткам
на деревьях.
Жерих не водится в маленьких
речках, но любит реки большие или по крайней мере многоводные, глубокие и быстрые; живет также и в больших, чистых озерах, питается всякими водяными насекомыми, мелкою рыбою и
на нее только берет
на удочку; клев его чрезвычайно быстр, и
на удочке
ходит он необыкновенно бойко; он вырастает длиною в аршин и весом бывает в восемнадцать фунтов.
В нашем заводе были два пруда — старый и новый. В старый пруд вливались две реки — Шайтанка и Сисимка, а в новый — Утка и Висим. Эти горные
речки принимали в себя разные притоки. Самой большой была Утка,
на которую мы и отправились. Сначала мы
прошли версты три зимником, то есть зимней дорогой, потом свернули налево и пошли прямо лесом. Да, это был настоящий чудный лес, с преобладанием сосны. Утром здесь так было хорошо: тишина, смолистый воздух, влажная от ночной росы трава, в которой путались ноги.
Красные пятна от костра вместе с тенями
ходили по земле около темных человеческих фигур, дрожали
на горе,
на деревьях,
на мосту,
на сушильне;
на другой стороне обрывистый, изрытый бережок весь был освещен, мигал и отражался в
речке, и быстро бегущая бурливая вода рвала
на части его отражение.
Луна, всплывая
на синее небо, осеребрила струи виющейся
речки и туманную отдаленность; черные облака медленно
проходили мимо нее, как ночной сторож
ходит взад и вперед мимо пылающего маяка…
Купаться надо
ходить либо
на Хвастливую, либо
на другую
речку, да та хоть и глубока, но смрадная такая и тинистая.
После обеда другие дрёмовцы видели неведомого человека за рекою,
на «Коровьем языке»,
на мысу, земле князей Ратских;
ходил человек в кустах тальника, меряя песчаный мыс ровными, широкими шагами, глядел из-под ладони
на город,
на Оку и
на петлисто запутанный приток её, болотистую
речку Ватаракшу [устар. негодный, неуклюжий — Ред.].
С Паньшинского прииска мне нужно было взять сначала
на лесистую небольшую горку, перевалить через нее и спуститься
на увал, который и должен был вывести к безымянной
речке, а от этой
речки верстах в двух
проходила дорога
на Майну.
Не
прошел я и ста шагов, как вдруг пара витютинов, прилетев откуда-то с поля, села
на противоположном берегу,
на высокой ольхе, которая росла внизу у
речки и вершина которой как раз приходилась
на одной высоте с моей головой; близко подойти не позволяла местность, и я, шагах в пятидесяти, выстрелил мелким бекасинииком.
— Н-да-а?.. — вопросительно протянул Гаврила. — Кабы мне так-то вот! — вздохнул он, сразу вспомнив деревню, убогое хозяйство, свою мать и все то далекое, родное, ради чего он
ходил на работу, ради чего так измучился в эту ночь. Его охватила волна воспоминаний о своей деревеньке, сбегавшей по крутой горе вниз, к
речке, скрытой в роще берез, ветел, рябин, черемухи… — Эх, важно бы!.. — грустно вздохнул он.
Мы отлично провели этот день,
ходили в лес, несколько раз принимались пить чай, а вечером, когда солнце стояло багровым шаром над самым лесом, старик-караульщик, который один жил
на Половинке в качестве прислуги, заменяя кучера, горничную и повара, развел
на берегу
речки громадный костер; мы долго сидели около огня, болтая о разных разностях и любуясь душистой летней ночью, которая в лесу была особенно хороша.
— Успокойтесь, пожалуйста, ведь мы и без вас что-нибудь едим; женской прислуги я не взяла с собой, потому что люблю иногда поработать, как кухарка. Гаврило Степаныч ворчит
на меня за это, но, видите ли, мне необходимо готовить самой обед, потому что только я знаю, что любит муж и как ему угодить, а полнейшее спокойствие для него теперь лучшее лекарство. — Переменив тон, она прибавила: — А пока он придет, вы, во-первых,
сходите умыться прямо в
речке, а потом я вас напою чаем; вот вам мыло и полотенце.
На рассвете мы с ним легли спать. Костя в сон, как в
речку, нырнул, а я в мыслях моих
хожу, как нищий татарин вокруг церкви зимой.
На улице — вьюжно и холодно, а во храм войти — Магомет не велит.
День для Вельчанинова выдался самый хлопотливый: все утро пришлось
ходить и разъезжать, а в перспективе предстояла непременная надобность сегодня же вечером посетить одного нужного господина, одного дельца и статского советника,
на его даче, где-то
на Черной
речке, и захватить его неожиданно дома.
По этим
речкам ходили «вольно, нехранимо» табуны кобылиц, принадлежащие якутским «богатырям» родовичам, успевшим и здесь,
на лоне почти девственной природы, захватить лучшие уголки божией земли.
Анисья. Не
ходи, говорю, я сама
схожу, а ты с бельем-то иди
на речку. А то до вечера не успеешь.
Анисья. Недосуг ей, я ее
на речку послала. Дай срок, управлюсь, сама
схожу.
«Хорошо дома!» — думал Назаров в тишине и мире вечера, окидывая широким взглядом землю,
на десятки вёрст вокруг знакомую ему. Она вставала в памяти его круглая, как блюдо, полно и богато отягощённая лесами, деревнями, сёлами, омытая десятками
речек и ручьёв, — приятная, ласковая земля. В самом пупе её стоит его, Фаддея Назарова, мельница, старая, но лучшая в округе, мирно, в почёте
проходит налаженная им крепкая, хозяйственная жизнь. И есть кому передать накопленное добро — умные руки примут его…
Иногда я
ходил за три версты
на речку, мыл там в укромном местечке свое белье и сушил его
на ветках прибрежных ветл.
Полая вода уже
сошла, и
речка струилась узеньким ручейком, далеко
на противоположном низком берегу оставив следы своего буйства, огромные, ноздреватые льдины.
До солнечного восхода она веселится. Ясно горят звезды в глубоком темно-синем небе, бледным светом тихо мерцает «Моисеева дорога» [Млечный Путь.], по краям небосклона то и дело играют зарницы, кричат во ржи горластые перепела, трещит дерчаг у
речки, и в последний раз уныло кукует рябая кукушка. Пришла лета макушка, вещунье больше не куковать…
Сошла весна сó неба, красно лето
на небо вступает, хочет жарами землю облить.
— Вот что: теперь, пожалуй, лучше не
ходите к ней, — сказала Фленушка, — оченно уж людно здесь, да опять же
на нас,
на приезжих, много глаз глядят… Вечерком лучше, после заката, —
на всполье тогда выходите. Как сюда въезжали, видели, крест большой в землю вкопан стоит? От того креста дорожка вдоль
речки к перелеску пошла, по ней идите… Да смотрите, чур не обмануть. Беспременно приходите.
Была раз гроза сильная, и дождь час целый как из ведра лил. И помутились все
речки, где брод был, там
на три аршина вода пошла, камни ворочает. Повсюду ручьи текут, гул стоит по горам. Вот как
прошла гроза, везде по деревне ручьи бегут. Жилин выпросил у хозяина ножик, вырезал валик, дощечки, колесо оперил, а к колесу
на двух концах кукол приделал.
— Ну, с богом! — Перекрестились, пошли.
Прошли через двор под кручь к
речке, перешли
речку, пошли лощиной. Туман густой, да низом стоит, а над головой ввезды виднешеньки. Жилин по звездам примечает, в какую сторону идти. В тумане свежо, идти легко, только сапоги неловки — стоптались, Жилин снял свои, бросил, пошел босиком. Попрыгивает с камушка
на камушек да ва звезды поглядывает. Стал Костылин отставать.
Вазуза весной раньше ломает лед и
проходит, а Волга позднее. Но когда обе реки сходятся, в Волге уже 30 саженей ширины, а Вазуза еще узкая и маленькая
речка. Волга
проходит через всю Россию
на три тысячи сто шестьдесят верст и впадает в Хвалынское (Каспийское) море. И ширины в ней в полую воду бывает до двенадцати верст.
На второй день пути по Гобилли мы, наконец, достигли конечного пункта нашего плаванья — небольшой горной
речки, которую впоследствии удэхейцы назвали Чжанге Уоляни, что значит «Ключик
на перевал, по которому
прошел Чжанге». Так называли они меня в 1908 году.
За день мы
прошли далеко и
на бивак стали около первой развилки, которую удэхейцы называют «цзаво». Этим же именем они называют и
речку, по которой можно выйти в самые истоки реки Наргами (приток Буту).
На этом биваке произошел курьезный случай. Вечером после ужина один из удэхейцев стал раздеваться, чтобы посмотреть, почему у него зудит плечо. Когда он снял нижнюю рубашку, я увидел
на груди у него медный крест и спросил...
В углу, где скалистые обрывы мыса Суфрен соприкасаются с низменным берегом, впадает небольшая
речка Адими.
Пройдя от реки Адими еще 2 километра, мы стали биваком
на широкой косе, отделяющей длинную Самаргинскую заводь от моря.
На следующий день мы расстались с рекой Нельмой. Холодный западный ветер, дувший всю ночь с материка в море, не прекратился. Он налетал порывами, срывая с гребней волн воду, и сеял ею, как дождем. Из опасения, что ветром может унести наши лодки в открытое море, удэхейцы старались держаться под защитой береговых обрывов. Около устьев горных
речек, там, где скалистый берег прерывался, ветер дул с еще большею силой, и нам стоило многих трудов
пройти от одного края долины до другого.
Андрей Иванович спустился
на улицу.
Прошел Гребецкую, повернул налево и вышел к Ждановке. Был яркий солнечный день, в воздухе чуялась весна; за
речкой, в деревьях Петровского парка, кричали галки, рыхлый снег был усыпан сучками; с крыш капало.
— Иди смотри, он и калитку и ворота забил; я встала, чтобы
на речку сходить, в самовар воды принести, а ворота заперты, и выходить некуда, а отпирать не хотят, говорят — не велел Гуго Карлыч и наглухо заколотил.